В начале восьмидесятых, на заре становления электронной сцены, где-то на пересечении индустриальной и танцевальной музыки зародилось новое музыкальное направление, названием которого стали три буквы — EBM. Эта аббревиатура, которая расшифровывается как «Electro Body Music», была придумана бельгийской электро-группой Front 242 на самом деле всего лишь для того, чтобы попытаться объяснить людям суть своего творчества, которое на тот момент совершенно не поддавалось классификации. Вот так, благодаря неожиданно произнёсенному кем-то словосочетанию, родилась целая субкультура — со всеми необходимыми ей атрибутами. Впрочем, история указывает на то, что именно так обычно и случается. В одном из прошлых номеров мы уже посвящали отдельную статью становлению и развитию ebm-сцены — на примерах наиболее ярких её представителей. Теперь же, мы надеемся, многим будет небезынтересно получить информацию о том, «как это всё было», из уст непосредственного участника событий. Накануне неумолимо надвигающегося (второго по счёту) визита легендарных Front 242 в Москву на наши вопросы ответил «дизайнер звука» (как он сам себя называет) Патрик Коденис.

Ты помнишь, с чего все начиналось? Что вы играли в самом начале?

Мы начали в 1981. Причем мы не были музыкантами — мы дизайнеры. И нас интересовала исключительно электронная музыка. Мы не собирались действовать как американцы или англичане — делать музыку на уже готовой основе; создать новую сцену — вот чего нам хотелось. В результате мы и создали новую эстетику. Рассказать побольше о том времени?

Конечно, если тебя это не затруднит.

Было очень тяжело. Потому что электронику не воспринимали. Наш стиль работы был далек от классики: мы создавали структуры из слоев, это было похоже на постмодернизм в архитектуре. Потому что электронная музыка — это многослойная музыка, здесь намного больше структур, чем в роке или, скажем, в блюзе, джазе. Колоссальная разница. Плюс к этому надо было привнести в музыку воображаемый мир, мечты, как в кино. Только здесь главные персонажи — инопланетяне, а научная фантастика — основа сценария. При этом мы были настроены весьма политично: в восьмидесятых был пик противостояния между Востоком и Западом. Конечно, об этом можно рассказывать часами, но в общих чертах я описал, с чего все начиналось.



Почему ты решил стать музыкантом?

Ну... мы как бы и не стали музыкантами... (смеется)

Как это?

Ну, какие же мы музыканты? Мы работаем с машинами, мы занимаемся дизайном. Когда ты слушаешь Front 242, ты слышишь звук, подвергнутый обработке, своего рода коллаж. Я играть-то толком не умею. Хотя я играю на пианино, намного больше времени я посвящаю звуку машин. Так что я, скорее, не музыкант, а звуковой дизайнер. Это разные вещи. Хочется провести параллель, но не могу придумать сравнение... Вот, например, осветители — они тоже делают кино, но они за кадром. Так и мы: мы делали музыку с самого начала, но мы не музыканты.

А в самом начале могли вы подумать, что будете заниматься этим столько лет, да еще и войдете в историю?

Нет, и до сих пор мы не задумываемся над этим. Я никогда не оборачиваюсь назад. В электронной музыке можно сделать еще столько всего! Но факт остается фактом: когда мы только начинали, это был всего лишь эксперимент. И успех электронной музыки нас удивил.

Как бы ты сейчас оценил ваш дебютный альбом?

Это один из моих любимых альбомов. Да, он экспериментальный, сложный, он полон старых элементов, о которых уже все забыли. Но в то же время — он честный, этот альбом. Я считаю, что он все еще один из лучших.

Расскажи о том историческом моменте, когда вы впервые произнесли словосочетание «electro body music»!

Если я помню правильно, первые упоминания об этом термине относятся к 1984–85 годам. Люди не понимали нашу музыку, и мы пытались сравнить ее с американской или английской. Мы объясняли это и так, и этак, и в результате сказали: «Хорошо, назовем это “electronic body music” — “музыка электронного тела”». И это случилось сразу после выхода нашего второго альбома.

В одном ряду с Front 242 всегда упоминаются группы Front Line Assembly и Skinny Puppy. Как ты к ним относишься?

Мы не были хорошо знакомы, потому что они канадцы, а Канада далеко! (смеется) Но мы встречались несколько раз, разговаривали. Тогда ведь не было понятия «электронная сцена». Каждый работал в своем уголке, поодиночке. Были мы в Бельгии, был еще ряд групп из Германии, но не было каких-либо отношений между группами. Мы слушали друг друга, но каждый делал своё.

В 1984 году вы отправились в свой первый американский тур с Ministry. И, похоже, этот тур принес нечто большее, чем удовлетворение от совместной работы… Расскажи, как Ричард был вовлечен в работу с Ministry?

Когда мы отправились в этот тур, это был первый раз, когда Америка услышала электронику вживую. И это был очень успешный тур: люди были очень удивлены тому, что они слышали. Не знаю, слышала ли ты первый альбом Ministry — он был достаточно попсовый, а слушателям хотелось, чтобы Ministry стали потяжелее. И вот они попросили Ричарда приехать и сыграть с ними. И тогда Ричард придал Ministry европейскую электронную чувственность.

А вот в тур в поддержку своего следующего альбома, «Official Version», вы отправились с группой Depeche Mode. Как с ними сложились отношения?

Когда Depeche Mode приехали в Брюссель, они услышали Front 242 в пабе, и им так понравилось, что они спросили, не хотели бы мы отправиться с ними в тур. И мы поехали с ними в тур по Европе. Потом они еще попросили нас поехать с ними в Америку — но нам пришлось отказаться, потому что надо было дописывать альбом. У нас с ребятами вообще очень хорошие отношения, которые не ограничиваются одной только музыкой — мы до сих пор хорошие друзья.

А ты слушаешь Depeche Mode?

Да, слушаю. Это отличная электронная группа.

Вы больше не встречались на одной сцене?

Нет, мы больше не выступали вместе. Наша аудитория намного меньше. Но, если они попросят нас сыграть с ними, возможно, и сыграем, не знаю...

На твой взгляд, с каким альбомом к Front 242 пришел успех?

Говоря о Depeche Mode, я упомянул, что мы отказались от тура вместе с ними, потому что нам надо было закончить альбом. Это был альбом «Front By Front». Это и был успех! К этому диску мы выпустили сингл «Headhunter», на b-side которого была песня «Welcome To Paradise». Это был очень успешный сингл, продававшийся и в Америке, и в Европе. Также на песню «Headhunter» был снят очень сильный клип от режиссера Антона Корбайна. В результате наша аудитория сильно увеличилась. И я уверен, что «Headhunter» — действительно одна из первых индустриальных записей.



Какие воспоминания у тебя связаны с этими песнями?

Я очень хорошо помню, как они создавались. То было время, когда у нас не было даже студии, получить хороший звук было очень сложно, приходилось тщательнейшим образом работать надо всем, над каждым сэмплом. Мы делали своего рода коллаж, собирали вместе кусочки, меняли что-то, чтобы быть уверенными в том, что это стоящая вещь… Так что «Headhunter» получился случайно. То же самое с «Welcome To Paradise», для нее мы брали много сэмплов с телевидения. А еще я помню, что мы не хотели делать «Headhunter» синглом, а хотели сделать сингл «Until Dead». Но, обсудив все со звукозаписывающим лейблом, решили все же выпустить «Headhunter».

Дэниэл как-то рассказывал о вашем выступлении в Солт-Лэйк-Сити, когда мормонам запретили посетить ваш концерт в виду вероисповедания. Помнишь ли ты этот случай?

Дэниэл это рассказывал? Ну, даже не знаю, что сказать. Я помню одного мормона, который подходил ко мне на саундчеке, он говорил, что вообще-то ему не следует слушать такую музыку. А что касается Солт-Лэйк-Сити, не знаю, что там Дэниэл рассказывал, мы вроде нормально выступили там.

Как ты думаешь, может ли религия запрещать слушать музыку?

Ну, религия запрещает, например, некоторые фильмы смотреть...но мне кажется, что музыка – это что-то глобальное. Это то, без чего нельзя. Музыка существует с незапамятных времен. Музыка это нечто, что творят люди. Но для меня музыка это еще больше, потому что я работаю не с инструментами, а со звуками. Для меня даже журчание реки – музыка. Природа – музыка, каждый природный звук – музыка. Это нельзя запретить слушать, музыка есть везде. Мое резюме: религия не может запретить музыку.

А как ты относишься к религии?

Мда, это вообще-то личный вопрос, ну да ладно. У меня нет религии. Потому что на данном этапе своей жизни, а жизнь моя постоянно меняется, так вот на данном этапе я не верю в Бога. Но это ведь не значит, что я не хочу быть хорошим человеком. Поэтому я просто стараюсь быть хорошей личностью в целом. А религия, она как бы причина, чтобы быть хорошим. Я был католиком, но я не хочу связываться с религией.



А какие сэмплы тебе интереснее всего?

Для меня самые интересные сэмплы — это те, в которых есть чувство, которые музыкальны. Если послушать «Welcome To Paradise», кажется, что этот человек поет. Я вообще люблю поющие сэмплы, и еще сэмплы, которые звучат особенно. Вот представь, ты смотришь некий репортаж по телевизору, и я прошу тебя взять сэмпл из него. Но ощущения сразу же изменятся, если я поставлю тот же репортаж снова и попрошу тебя его НЕ смотреть, но взять сэмпл. Сэмплы, которые ты возьмешь, когда СМОТРЕЛ репортаж и когда СЛУШАЛ его, будут абсолютно разными. Когда я выбираю сэмпл, я использую лишь свой слух. Что я больше всего люблю в мире сэмплов — это действие звука. Он появляется, когда что-то происходит, не важно, в действительности, по телевидению или в кино. Он приходит из реальности: это крики людей, звуки внешнего мира, которые мы можем принести в музыку.

Откуда чаще всего ты берешь сэмплы?

В начале мы брали их из фильмов. Потом мы все больше стали задействовать репортажи. Сэмпл можно получить разными путями: например, берешь магнитофон, проигрываешь запись очень быстро, и получается такой звук… (изображает смешной звук быстрой перемотки); есть очень много разных приемов. Но сегодня я предпочитаю репортажи, потому что нам нужна жизнь, реальность.

Какой ваш музыкальный эксперимент ты назвал бы самым успешным? И самым неудачным?

Небольшое лирическое отступление: я понимаю «самый успешный» как нечто, что со временем начинают исследовать и использовать. Front 242 известен больше всего из-за сэмплов, я думаю, мы были одними из первых, кто освоил сэмплирование очень хорошо. Как я сказал, мир звуков огромен: мы работали с шумами, звуками улиц, звуками отовсюду (поэтому я сказал, что мы не музыканты; музыкант берет гитару и играет только на гитаре, а наш инструмент — окружающий мир). Поэтому использование сэмплов — это успешный эксперимент.

Когда мы начинали, мы хотели попробовать сделать электронику интересной, не такой, как все остальное. Но в реальности она стала коммерческим продуктом. Американский и английский маркетинг превратили электронику в коммерцию. Если ты послушаешь англичанина, играющего электронную музыку, это будет звучать, как будто он на гитаре играет! Когда мы в 1981 году решили заняться электроникой, мы хотели принести что-то новое в музыку. Сейчас в 2007 мы можем видеть, что электроника стала коммерческой музыкой.

Почему подготовка альбома «Pulse» заняла десять лет?

Потому что мы все работаем, у каждого есть сайд-проекты. Вот я, например, работаю с разными артистами, еще я работаю с одной командой, мы делаем ремиксы. И в то же время в девяностых было много хороших групп, типа The Prodigy или Chemical Brothers, которые гнули свою линию — и мы тогда почувствовали, что нам нечем ответить им. Я думаю, что, если тебе нечего выпускать, не надо выпускать что попало. Когда же мы начали делать «Pulse», мы сказали сами себе: «Все, хватит». Мы решили: достаточно такой музыки, какую делают сейчас, надо вернуть музыку, которая осталась в восьмидесятых, которую делали немцы. Вот почему мы сделали «Pulse», альбом, который звучит в традициях старой немецкой электроники.

С момента выхода «Pulse» прошло уже пять лет. Вы собираетесь выпускать следующий альбом?

По-моему, ужасно полагать, что надо выпускать альбомы каждые два года. Как будто это конвейер — выпускаешь альбом, даешь интервью, заключаешь сделки, отправляешься в тур, выпускаешь еще альбом и снова даешь интервью, заключаешь сделки... Это не так! Это не должно быть так. Альбом надо записывать тогда, когда ты чувствуешь, что пора его выпускать. Мы — и со мной согласятся все члены нашей группы — считаем, что, если мы готовы к тому, чтобы выпустить новый альбом — хорошо, мы его выпускаем; если нет — нас никто не заставит это делать. Зато мы даем концерты. Потому что концерты нужны людям, они должны «видеть» эту музыку вживую. Но как только мы будем готовы, мы сделаем новый альбом.

Чем ты занимаешься сейчас?

У нас у всех много сайд-проектов. Например, я сейчас работаю над проектом Kendell Geers — это африканская исполнительница, она работает с изображением, и (это просто невообразимо!) с изменением пространства посредством расстановки говорящих в пространстве! Это очень интересно, потому что здесь мне приходится иметь дело с музыкой для танцоров. Также я работаю над одним фильмом. Ох, блин, их столько, этих проектов! С Ричардом у нас есть DJ-сет. А еще я преподаю в университете.

Ого! И что же ты преподаешь?

Звук. Рассказываю о свойствах звука, как он ведет себя в пространстве — например, что происходит, когда ты в комнате, как рождается звук, ну очень много чего можно узнать о звуке. Чем я еще занимаюсь? Да много еще чем!

Расскажи о вашем DVD «Catch The Man». Где снималось это видео?

Это было в Бельгии. Это не самый лучший концертник, надо сказать. Мы просто подумали, что раз у нас все равно нет никакого, можно выпустить и вот такой! Но в следующем году мы собираемся выпустить настоящий концертный DVD.

Замечательно! А Москва там будет?

Мы возьмем, конечно, камеры, может быть из этого что-нибудь и получится, но я не уверен. Я не знаю клуб, в котором мы будем выступать, хорош он или нет.

Вы уже были у нас однажды. Расскажи о своих впечатлениях!

У нас, оказывается, до фига фанатов! Мы оставались в клубе всю ночь, такого с нами никогда не случалось. Нам очень понравилось! Единственное «но» — не удалось как следует посмотреть город. Например, мы посетили несколько пафосных клубов, но я бы хотел побывать в более андеграундных местах, чем те, в которые нас водили. Главная сложность в том, что я не знаю, куда пойти, чтобы, скажем, послушать индастриал. Мы не очень много гуляли, но, например, были в метро. Очень у вас там красиво! Короче, нам сделали экскурсию, но это было не то. И еще — город завораживающий, потому что люди все другие. Вот что я помню.

Намечается ли какая-нибудь культурная программа на этот раз?

Вопрос в том, кем мы хотим быть? В тот раз мы были обычными туристами, как сотни других на улицах вашего города. Мы были в отеле, видели достопримечательности, ходили по клубам, да, были в метро. Но в этот раз, я надеюсь, со мной будут люди, любящие андеграунд так же, как и я. Тут еще вот какая проблема: если я поеду в Париж, я куплю газету и прочитаю там про интересующие меня клубы. В России это будет более проблематично.

Какая музыка лучше, мэйнстримовая или андеграундная?

Очень легкий вопрос для меня. Я люблю исключительно андеграундную музыку. Это единственная музыка, которая заставляет делать что-то, двигаться, заставляет задуматься. Она заводит меня и мотивирует самого делать музыку. Еще я люблю андеграунд потому, что в нем много молодых людей, много новых артистов. Это постоянное творчество, постоянное движение.

Мэйнстрим — это не моё. Вопрос в отношении к музыке. Мэйнстрим — это больше «Ок, что там людям понравится?», «На чем мы больше заработаем?». А я всегда интересовался андеграундом, это моя натура.

Как ты думаешь, что будет, если ebm станет мэйнстримом?

Думаю, никаких «если» — этого не произойдет. Но, я тебе скажу, слово «ebm» меня уже пугает, потому что ebm стал неким музыкальным стереотипом, клише. Я всегда ищу что-то новое, и на самом деле, даже если ebm вдруг станет мэйнстримом — я найду для себя что-нибудь еще.