«Black Ships Ate The Sky» – так называется новый альбом Current 93, одной из самых значимых величин современной независимой сцены. Поэт и композитор Дэвид Тибет достаточно долго готовил новое произведение – согласно многочисленным анонсам, оно должно было появиться в продаже еще год назад. Уже тогда у нас появилось желание пообщаться с музыкантом; впрочем, на пути его исполнения возник ряд препятствий, главными из которых стали крайняя занятость Тибета (помимо музыки, он также курирует собственное издательство «Durtro») и его традиционно неприязненное отношение к прессе. Так или иначе, когда нас оповестили о возможности взять у Дэвида телефонное интервью, мы не стали думать два раза. Не вдаваясь в подробности того, что осталось вне напечатанных ниже страниц, скажу только, что музыкант рассказал мне о том, что за последние десять лет он беседовал с журналистами примерно десять раз. Плюс ко всему, на протяжении нашего разговора меня не оставляло странное, почти мистическое ощущение того, что Тибет говорит со мной по-русски… А в конце я понял, что мы успели обсудить все, кроме музыки.

Первый вопрос касается, конечно же, нового альбома «Black Ships Ate The Sky». Изначально он был анонсирован на прошлое лето, но, однако, вышел только сейчас. В чём причина такой задержки?

На самом деле альбом еще не вышел, официальная дата релиза – 27 мая для Европы и Америки. Я работал над ним четыре года, и хотя в конце прошлого года мне казалось, что он уже почти готов, я решил многое изменить в песнях. Начал переделывать некоторые вокальные партии,  затем перезаписал часть музыки. Майкл Кэшмор также переиграл  часть гитарных партий. Я просто подумал, что альбом ещё не идеален – там было много «чёрных кораблей». Весь альбом «Черные корабли съели небо» пришел ко мне из моих снов, затем я начал видеть новые сны,  и из-за этого переписал часть текстов. Была одна песня, в которой я полностью изменил слова. В общем, требовалось сделать больше работы.

Ты уже упомянул Майкла Кэшмора. Расскажи, пожалуйста, о других музыкантах, которые помогали тебе в процессе записи.

На этом альбоме у Current 93 был очень большой состав. Естественно, Майкл Кэшмор, вместе с которым я начал альбом. Также много других людей – Бен Чазмилл, Марк Алмонд, Antony, Panteleimon, Стивен Стейплтон из Nurse With Wound, Кози Фанни Тутти из Chris&Cosey. Очень много народу  записывало альбом, думаю, около двадцати человек. Из-за этого, естественно, возникала масса трудностей, потому что большая часть состава Current 93 сейчас живёт в Соединённых Штатах, поэтому собирать вместе людей, приводить их в студию было действительно нелегко. Это были четыре года тяжелой работы и преодоления многочисленных неприятностей.

Мы вернемся к музыке чуть позже, а теперь поговорим о твоей литературной работе и деятельности в рамках издательства «Durtro». Прежде всего, мне хочется поблагодарить тебя за российскую публикацию рассказов Эрика Стенбока и узнать, что  ты собираешься выпускать в ближайшее время. Тебе понравился Эрик Стенбок?

Да, это просто потрясающе! И у русского издания, к тому же, очень красивая обложка, они всё сделали просто отлично. Что касается нынешнего положения дел, то сейчас я работаю над собранием сочинений Эрика Стенбока, куда войдёт вся его поэзия, рассказы, множество фотографий, письма, биография – всё, что я смогу найти о Эрике Стенбоке. Следующий пункт в плане «Durtro» – произведения Томаса Лиготти, американского писателя в жанре хоррор, это выйдет примерно через три месяца, потом – сборник поэзии Пантелеймона. К тому же, я до сих пор ещё не опубликовал книгу собственных стихов «Under The Rain And Teeth Of Gods». Это и есть ближайшие планы – Томас Лиготти,   «Under The Rain And Teeth Of Gods», затем Эрик Стенбок. Я надеюсь, что смогу закончить в этом году, возможно, к рождеству.

А есть ли у нас хотя бы призрачная возможность увидеть все это на русском?

О, я не знаю, потому что книга Стенбока издавалась не в «Durtro». Просто какие-то люди из России связались со мной и попросили разрешения перевести его на русский, и я ответил «конечно, да». В Durtro я не издаю вещи на русском, но если российские издатели хотят что-то выпустить, то пусть знают, что я также заинтересован в публикации книг на разных языках.   К тому же, я никогда не был в России, но очень хочу туда попасть. Наши альбомы выходят у вас на «Союзе»,  и если другие мои работы появятся в вашей стране, то я буду очень рад. Я никогда не был в России, самое близкое к вам место, куда я добирался – это Эстония,  я приезжал туда, когда искал сведения об Эрике Стенбоке.

Лучше бы к нам приехал…

Да, хотелось бы... Мы были хорошими друзьями с Сергеем Курехиным. (на этом моменте я едва не  подпрыгнул на стуле – В.З.)… Вернее, не то, что бы друзьями – скорее, просто знали друг друга, он бывал в гостях у меня дома в Лондоне. Когда я узнал, что он умер, это стало настоящей неожиданностью. Он ведь из Санкт-Петербурга?

Да, и он был уникальным композитором…  

И интересным человеком. Мы думали  о том, чтобы когда-нибудь сделать что-то вместе, и когда я узнал, что он умер, это стало полнейшей неожиданностью, мне было очень тяжело это слышать.



Да, ясно… Кстати, твой альбом 1993 года «Of Ruins Or Some Blazing Starre» был основан на музыке XVII века. Не мог бы ты рассказать о своих  предпочтениях в этой области?

«Of Ruins Or Some Blazing Starre» не основывался на музыке семнадцатого века, скорее, это была моя медитация об английском композиторе того времени Уильяме Лоуэсе – я являюсь большим его поклонником. Музыка этого альбома написана Кэшмором и мной, но, несомненно, под духовным влиянием Лоуэса. Что касается классики, то я не люблю ее, мне не нравится романтика, мне не нравится Моцарт. Из этой области я люблю лишь семнадцатый век. Уильям Лоуэс, Джон Доуланд, но больше всего из того времени мне близки григорианские песнопения, их я слушаю чаще всего. Мне не нравится оркестровая музыка, опера, наоборот, я всегда тянулся к очень простой музыке, в которой заключено огромное пространство, и григорианские песнопения обладают наиболее чистой формой, в них как бы чувствуется дыхание. Это то, что мне больше всего нравится из старины.

Следующий вопрос вновь касается литературы. Кто повлиял на тебя, как на поэта? Я знаю, что в былые годы ты был очень увлечен Лотреамоном…

Да, Лотреамон оказал на меня сильнейшее воздействие, хотя я всегда больше любил английскую поэзию. Мне нравятся многие авторы семнадцатого века, причём я сомневаюсь, что они хорошо известны в России. Генри Ворн, Генри Крешо, мне нравится Милтон, Данте, конечно же, Стенбок, но на самом деле я не часто читаю стихи. Я в большей степени предпочитаю религиозную литературу,  Библию, апокалиптические христианские тексты. Если что-то на меня и влияет, так это поэтика Библии.

А что ты знаешь о русской религиозной мысли?

Я большой почитатель Владимира Соловьёва, а если говорить о древности, то я так же читал жития пустынных старцев (слово «старец» было произнесено по-русски – В.З.), святых, которые жили на заре христианства. Соловьёв оказал на меня огромное влияние, мне также   нравятся религиозные сочинения Толстого. Я, конечно, не согласен с некоторыми его идеями…

Ну, Толстой все же  не был чистым христианином…
Да, думаю, он испытывал определенное желание стремление преобразить христианство. Но я понял, что он шёл собственным путём, и мой самый любимый из его рассказов – «Жизнь и смерть Ивана Ильича». Но самый лучший русский писатель, наиболее популярный в мире, которого я, как и любой западный человек, возношу превыше всех – Достоевский. Я по настоящему люблю Достоевского, особенно «Карамазовых» и «Преступление и наказание». Мне также очень нравится Гоголь, больше всего – «Мёртвые души», роман, который он не закончил.  И еще одно русское религиозное сочинение конца девятнадцатого века «Путь пилигрима», к сожалению, я не помню, кто автор.  Вот это те люди в русской литературе, которые больше всего для меня значат.

Расскажи, пожалуйста, о том, как ты пришел к христианству. Известно, что в начале деятельности Current 93 ты был поклонником Алистера Кроули, затем увлекся буддизмом, а нынче являешься христианином. Что привело тебя к этому?

Когда люди говорят о том, с чего я начал и чем стал, они, как правило, толкуют все превратно. Я вырос в Малайзии, и, начиная с девяти, или, может, с десяти лет, интересовался религией – христианством, буддизмом и индуизмом. Если для людей в России и Англии индуизм смотрится чистой экзотикой, то в Малайзии такой экзотикой является христианство, и я всегда испытывал к этому сильный интерес. Позже, когда мне исполнилось двенадцать, я увлёкся Кроули. Таким образом, я начал с христианства, индуизма и буддизма, но уже в самом юном возрасте считал себя именно христианином, однако,  на меня влияли и другие вещи. Я  ушел от христианства к Кроули, потом дальше, к буддизму,  а сейчас я вернулся к вере своего детства, но с гораздо большей силой. Это как путешествие обратно к началу, если ты меня понимаешь.

Завершить круг, так сказать…

Да, надеюсь… (Смех)

И какое именно христианство ты исповедуешь?

Я католик. У нас в Англии есть и русские церкви, их не так много, как в Соединенных Штатах, мне нравятся русские иконы, хоть я сам и не русский, они мне нравятся. Но это не для меня. Я знаю некоторых православных людей,  у Достоевского я также читал о староверах. Мне знакомы  книги по русскому православию, но моё понимание православия происходит скорее из чтения о людях, его исповедующих. У меня также много компакт-дисков с православной музыкой.

Складывается впечатление, что в христианстве ты с наибольшей полнотой воспринимаешь именно мрачную, апокалиптическую сторону этой веры. Это так?

Нет, я именно чистый христианин и разделяю все идеи христианства целиком. Исторически сложилось так, что я интересуясь апокалиптической литературой и часто обращаюсь к этому предмету в своей музыке. И те, кто смотрят на мою работу и творчество, думают «о, вот чем он увлекается». Но это неверно, моя музыка – это не только я. Ведь когда ты пишешь свою статью, Владимир, статья – это же не только ты, не так ли? Мы имеем дело с цельным миром, и если я освещаю лишь некоторые аспекты религии, это вовсе не значит, что меня не интересуют другие. Я ортодоксальный христианин с традиционными воззрениями, и я верю, что мы живём в последние времена мира, жизни и человечества. Но это не гнетёт меня, я не чувствую никакой печали, просто мир таков, вот и всё. Я   интересуюсь множеством разных вещей, но   не посвящаю им записей.



Но апокалиптические настроения всегда были характерны для христианского мира с самого момента его основания. Почему именно ты чувствуешь такую уверенность в скором конце мира сейчас?

Думаю, если как следует осмотреться, то видно, что все движется к завершению. Это чувство я испытываю каждый раз, когда наблюдаю, что происходит вокруг, читаю о том, что происходит вокруг, слушаю, что происходит вокруг. Меня удивляет, когда люди пытаются отрицать это. Я вижу такие знаки повсюду, для меня это очевидно. Я не говорю, что конец света случится в этом или в следующем году, мы просто живём в финальный период. Но  я не пытаюсь обращать людей в свою веру, меня не волнует, верят мне люди, или нет, нравится ли им те вещи, которые я говорю, или они кажутся им глупыми.  Current 93 – это мой разговор с самим собой о моих маниях и страхах. Это не носит характер проповеди, я не хочу, чтобы кто-то думал так, как думаю я. Если есть люди, которые видят всё таким же, как и я – о’кей, если таких людей нет – все равно о’кей.  Понимаешь, я христианин, но я не говорю: «о, Владимир, ты должен стать христианином, давай я обращу тебя». Ты принимаешь свои решения, я свои. Ты видишь мир по-своему, я – по-своему.   У каждого свой способ мировосприятия, и каждый отдельный взгляд ценен. Current 93 не представляет собой ничего особенного, это просто выражение подобного видения. Каждый может создать собственный проект и рассказать о том, как он воспринимает окружающее.

Это большая редкость в наше время – встретить человека, который не пытается навязывать тебе собственных взглядов.

Ха-ха-ха, это лишь еще один знак конца времен! (Смех) Терпимость сейчас действительно большая редкость, так же, как становится редкостью и красота, доброта, уважение.

Одна из центральных дилемм христианства заключена в вопросе, можно ли любить всё человечество. Что ты думаешь по этому поводу?

Думаю, все христианство пытается привести к этому людей – чтобы хотя бы пытаться. Ты СТАРАЕШЬСЯ любить всех. Конечно же, я пытался и потерпел неудачу. Многое в христианстве связано с тем, что ты осознаёшь тщетность своих усилий, но продолжаешь пытаться. И в один прекрасный день ты или я вдруг очень удивимся, поняв, что действительно любим всех. Ты должен пытаться, неважно, что из этого выходит. Да, я не люблю всех, я даже себя не люблю. Иногда я даже думаю, что не люблю никого. Мы – люди, люди слабы и терпят неудачи, но люди так же и сильны, потому что если они продолжают пытаться, то добиваются своего. Каждый из нас должен делать лучшее, на что способен.

По-твоему, в чем основный смысл жизни художника?

Я  не знаю, потому что не считаю себя художником. Я ничего не смыслю в «художниках» и искусстве, достаточно лишь понимания того, что мне нравится и что трогает моё сердце. Иногда это может быть Достоевский, а иногда – ужасная попса по радио. Я знаю, что вдохновляет меня, кажется мне красивым, заставляет уважать чужую работу. Я не художник, я лишь пытаюсь понять самого себя, и делаю это с помощью музыки, сочинительства. Для меня всё полностью непознаваемо, все является загадкой. Я даже себя-то не знаю, а если я не знаю себя, как я могу знать, что такое искусство?

Иногда понять искусство легче, чем самого себя…

Хорошая точка зрения. Что для одного является искусством, для другого может быть антиискусством. Не может быть никакой определенности, это зависит лишь от людских душ. Каждый должен решить все для себя. Я никогда не считал нужным делать какие-либо заявления, является   что бы то ни было искусством, или нет. Если тебя интересует, может ли поп быть искусством, то я говорю: конечно, может. Он может быть искусством, антиискусством, подделкой, мусором, всем, чем угодно в этом мире.

Есть, правда, один критерий – время. Если твой альбом будут слушать через двести лет, значит, ты создал настоящее искусство. Может быть, так?

Ну вот, представь. Я записываю альбом (или это делаешь ты), через двести лет люди слышат его и говорят: «О, это искусство, нам это нравится», а через четыреста лет о нём вновь забудут, а потом снова вспомнят, но уже через тысячу лет. Время уничтожает всё, и даже оно не может сказать, что такое искусство, потому что сама идея искусства может измениться со временем. И мы никогда не сможем услышать это через двести лет,  сможем лишь посмотреть с небес на то, что происходит.